Глава 5

Ольга продолжает пребывать в сомнениях

Чего Ольга боялась, то и случилось: она попала в самый час-пик, когда бульвар Кастельяна погрузился в дорожный хаос и со всех сторон долетали раздраженные выкрики, которые очень мало способствовали восстановлению ее душевного равновесия. Она продолжала мрачно размышлять о том, что, пожалуй, плохо выбрала себе пару и отсюда вся ее неудовлетворенность.

Взгляд ее упирался в капот движущегося впереди автомобиля, а в голове роились совершенно неподконтрольные ей образы: натуралистичные сцены лесбийской любви, которые, несомненно, перекочевали в ее сознание из телевизора. Из чувства самосохранения она противилась слишком далеко заходить в своих выводах, но в то же время знала, что если судьба уготовала ей крутой поворот в сексуальной ориентации, она подчинится. Разве она не отказалась сейчас от мужчины, который показался бы привлекательным любой женщине? А у нее вызвал пренебрежение и даже отвращение. Разве не были ее сексуальные отношения с Тони постоянным разочарованием? Разве в самый первый раз она не пошла на это только потому, что хотела иметь ребенка, причем, не желая усложнять себе жизнь выяснением мнения Тони, соврала ему, что беременность не грозит? И разве не продолжала она участвовать во всем этом фарсе, только потому что ее отцу нужно было побольше внуков? И если она всегда делала только то, что хотели от нее другие, то почему бы, наконец, не сделать то, что захотелось ей самой? На что ей ее общественное положение? Для чего ей деньги? Чтоб отводить душу, покупая платья, которые никогда не наденет?

Она решительно включила поворотник и стала пробираться в правый ряд, заставляя другие машины уступать ей проход: ей невыносимо захотелось припарковаться в первом же возможном месте, расслабиться и рассеять эти непристойные образы, которые притягивали, но в то же время мучили ее. Она оставила машину на тротуаре и, ничуть не обеспокоенная почти неизбежным штрафом, пошла искать бар, чтоб чего-нибудь выпить и спокойно поразмыслить о своем новом и стыдном ощущении. Она должна была, наконец, его спокойно проанализировать и, как зрелый человек, прямо взглянуть в глаза реальности, какой бы грубой и конфликтной она ни была.

Она искала подходящее место, но не находила: стойки баров были окружены толпами мужчин и женщин, закончивших свой рабочий день в сотнях окрестных контор. Вероятнее всего, это были адвокаты и поверенные из Дворца Правосудия и их секретарши. Адвокаты и поверенные – в рубашках с короткими рукавами, секретарши – с легкой небрежностью в одежде. Сбившись в разрозненные группы в соответствии с делом, которое они разбирали, или с клиентом, на которого работали, они сжимали свои стаканы с пивом и тянулись к стойке за закусками, чтоб потом бережно доставить в рот, не капнув жира на рубашку, анчоус, или кусочек жареного мяса из глиняного горшочка, или ломтик иберийского хамона, обильно взбрызнутый оливковым маслом.

Она ушла с больших улиц и углубилась в переулки квартала Чуэка. Ее охватила усталость, виски давило, и она готова была уже отказаться от своей цели: ей захотелось протиснуться к первой попавшейся из этих стоек, пахнущих жарким, выпить минералки и отправляться назад, на поиски машины – если только ее еще не увезли на штрафную стоянку.

Но внезапно перед ней, на уровне колен, лениво вытянулась чья-то рука:

– Дай мне евро, эй!

Она инстинктивно отшатнулась и хотела было обойти сидящую на обочине тротуара нахальную оборванную побирушку, но лицо побирушки привлекло Ольгино внимание: оно совершенно не соответствовало тому, что та подсознательно ожидала увидеть. Оно было очень молоденьким, почти подростковым, с живыми и жизнерадостными чертами. Пышные светлые волосы были собраны на затылке в экстравагантный пук, прихваченный кожаной заколкой. Под выпуклым крутым лбом изогнулись брови, хоть и не слишком ухоженные, но гармоничные, а из-под них глядели большие голубые глаза. Нос был маленький и задорный, полные губы немного пересохли – видно, из-за табака или от жары. Довершал картину круглый чувственный подбородок. Остальное тело можно было лишь воображать, потому что оно было покрыто настоящими лохмотьями: когда-то, возможно, они и были оригинальной, и даже стильной, одеждой, но сейчас она совершенно износилась и местами порвалась, не выдержав уличной жизни этой странной попрошайки.

Девчонка, непонятно взглянув – полумеланхолично, полусаркастично, – уже убрала руку, открыв Ольге проход, чтоб повторить этот жест со следующим прохожим, когда Ольга резко остановилась, порылась в сумочке и даже не взглянув, что это было, сунула ей бумажку в двадцать евро, стараясь скрыть свое внезапное возбуждение, вызванное кратким разглядыванием попрошайки.

– Офонареть! Двадцать евриков! Эй, мадам, вы не ошиблись? Это двадцать евро!

Ольге было все равно, двадцать или пятьдесят, она хотела услышать ритуальное «спасибо» и идти пить свою минералку, но девчонка ее удержала.

– Эй, послушай, я не хочу тебя грабить. Ты точно знаешь, что ты мне дала? – и она тяжело поднялась на ноги, чтоб в более удобном положении продолжить выяснение отношений.

Увидев ее на ногах, с купюрой в пухлой руке, с этим ее круглым полным личиком, благодарным и удивленным, Ольга почувствовала к ней неожиданную симпатию и, хотя первоначально даже не знала, что она там ей сунула, сейчас подтвердила свое намерение дать ей двадцать евро и даже стала настаивать:

– Ну, да, двадцать евро! А что? Разве тебе не нужно?

– Ясно дело, нужно, но слушай, не знаю... Это большие деньги. И мне как-то неудобно, знаешь...

Девушке не хотелось обижать эту женщину, такую благополучную на первый взгляд, но напряженную и нервную – может быть, даже сумасшедшую, – и в то же время она достаточно обжилась уже на улице, чтоб зарубить себе на носу: люди никогда ничего не дают за просто так, хотя иногда и не решаются прямо признаться в своих желаниях, – так что она мысленно начала перебирать возможные причины такой неслыханной щедрости. С другой стороны, за этими двадцатью евро могут последовать следующие двадцать, если она сумеет повести себя правильно. Богатые люди могут позволить себе быть эксцентричными…

Ольга не знала, что ответить: она сама на месте девчонки удивилась бы точно так же. Кроме того, ей стало не по себе, потому что она почувствовала, что угодила в ловушку собственного подсознания: было ясно, что она никогда бы не выкинула подобной штуки, если бы не приятное впечатление от этого розовощекого юношеского личика. Не было ли это подсказкой судьбы? Или проверкой? Как реагировать? Она попыталась сделать вид, что ничего особенного не случилось, и прикрыться самым что ни на есть формальным объяснением:

– Мне нравится помогать людям, которым плохо, но если это тебя обижает, верни мне их, и я дам тебе столько, сколько нужно.

– Да нет, они мне нужны, но пойми меня... Слушай, с тобой что-то случилось, да? – вдруг спросила девчонка, выказав мудрость, присущую зрелости и неожиданную для ее возраста, – которую могла дать только улица.

– Со мной? Почему ты это говоришь, из-за денег? – Ольгу врасплох застигла такая проницательность, она почувствовала превосходство девушки над собой и догадалась уже, кому готовится роль исповедника.

– Нет, это я по себе сужу, мне так показалось! У меня тоже были деньги, и я тоже делала такие вещи, когда бывала в депрессухе! Слушай, раз я теперь такая капиталистка, пойдем, я приглашаю тебя выпить пива, подыхаю от жажды.

Ольга попыталась отказаться, потому что ей претила компания девицы, одетой в такое тряпье и выражающейся с такой вульгарностью, но она тоже хотела пить, да и просто присесть. Поэтому она позволила вести себя – точь-в-точь пай-девочка накануне первого причастия, – и, пройдя несколько переулков, они, наконец, очутились в некоем логове среди завсегдатаев явно маргинального вида. Увидев входящую Ольгу в ее розовом модном пальто, безукоризненном белом костюме, состоящем из юбки и жакета, в подобранных к нему белых туфлях и шелковых чулках, они, как ей показалось, чуть ли не зарычали от необоримого желания оскорбить ее.

– Не обращай внимания, это так, фуфло. Много позы, мало мозгов. Прикидываются дном общества. На самом деле у большинства хорошая работа. Одеваются так для понта, повыламываться перед друзьями. Меня от них тошнит!

Ольга решила ничего здесь не пить и просто составить компанию юной бунтарке, потому что ей было противно пить из стакана, который, вероятнее всего, не был толком вымыт. Она не замечала, что никто здесь не пользуется стаканами – все пьют прямо из горлышка бутылки.

– Тяпнем пивка? Ой, слушай, извини, прилипает эта манера говорить. Не думай, что я такая, я три курса на филологическом проучилась... н-да... пошла на филологический, а пришла к тому, что разговариваю, как все эти… персонажи. Хочешь пива?

Ольга оставалась напряженной и сбитой с толку. Никогда бы она не вошла в подобный бар, если б не сегодняшние чрезвычайные обстоятельства. Она вдруг почувствовала необходимость проститься с девушкой, выйти отсюда и навсегда забыть об этом странном происшествии – и тем не менее простодушный и одновременно порочный взгляд девушки пригвоздил ее к расшатанному табурету, на который она машинально уселась.

– Тебе не нравится это место? Мне тоже, не думай... но когда живешь на улице, здесь нормально: чувствуешь себя таким, как все.

Настроение Ольги переменилось: теперь ей показалось любопытным новое знакомство – будет о чем рассказать при встрече Тите Суарес, которой эта девчонка явно давала сто очков вперед по части знания жизни.

– Ладно… Надеюсь, у них тут есть виски. Виски со льдом и без воды.

– Вот это знай наших! Увидишь, как они подумают, что мы над ними издеваемся, здесь самое большее, чего просят, – это импортного пива!

– Если нет, попроси рюмку коньяку, только марочного.

– Ладно, ладно, я уже вижу, что ты хочешь напиться!

– Я обычно принимаю рюмку в это время, потому что немного алкоголя стимулирует кровообращение и вызывает аппетит.

– Да уж вижу: все научно обоснованно!

– Послушай, ничего, если я задам тебе личный вопрос?

– Смотря насколько личный, мне не нравится говорить о моей сексуальной жизни, если ты это имеешь в виду.

Ольгу будто кнутом ударили. Она вдруг сообразила, что все время, проведенное с этой девчонкой, она пребывала в каком-то ступоре, помешавшем ей задать нормальные, праздно-любопытные вопросы: как тебя зовут, кто ты, как оказалась в такой ситуации и так далее. Однако она готова была поручиться, что у нее даже мысли не мелькнуло об этой девушке как о возможной любовнице, с которой можно было бы совершить пробу.

– Нет, что ты! Ты всегда такая прямая? Для начала – я даже не знаю, как тебя зовут...

– Ах, да, презентация... конечно... Меня зовут Пили. А тебя?

– Меня? Ольга...

– Лучше без фамилии, – прервала девчонка, – мне не нравятся фамилии, напоминают о неприятном. Я бы мою вообще выбросила, оставила бы только «Пили», коротко и ясно.

Официант, одетый в том же нонконформистском стиле, что и посетители бара, принес им импортное пиво и виски со льдом и не ошибся, поставив перед каждой свое: вкусы девушки были ему известны.

– За тебя, ту, что зовется Ольгой! – девушка взяла инициативу в свои руки.

– Ну, ладно, и за тебя тоже – за ту, что зовется Пили!

Ольга с плохо скрытой брезгливостью отцедила незначительный глоток виски и поставила стопку на липкий стол, не удержавшись и несколько мгновений глядя в круглое приятное лицо этой девушки, излучавшей в одно и то же время целомудрие и порочность. Пожалуй, она напоминала Ольге какую-то из ее старых интернатских подружек.

– Ладно, не ломай голову, я тебе резюмирую мою жизнь в восьми словах: была сыта по горло и ушла из дома навсегда. Видишь? Ровно восемь... м-м, хотя кажется, девять...

Ольга ничего не сказала в ответ: ей казалось нескромным начать расспрашивать о причинах, по которым девчонка оказалась на улице, а тем более докапываться до ее чувств; было ясно, что та переносила свое положение с известной легкостью и не жила дома уже больше месяца, а может, и год. Не исключено даже, что ее выгнали родители: в любом случае, они не проявляли по ее поводу особого беспокойства. В Мадриде это обычное дело.

– Ты ни о чем меня не спрашиваешь? – девушка не смогла скрыть легкого удивления.

– Что ты хочешь, чтобы я спросила?

– Да я откуда знаю! Все, что спрашивают в этих случаях: знают ли мои родители, где я; сколько мне лет; совершеннолетняя ли я; пристают ли ко мне мужчины. То, что все меня спрашивают, кому не лень! Знаешь, ты мне показалась дамочкой из этих, пальцы веером, и если я тебя пригласила выпить пива, то это потому что я выпала в осадок от двадцати евриков, а вовсе не потому что мне так уж хотелось с тобой пообщаться. Но сейчас я вижу, что ты, может даже, и не так уж гнешь пальцы, и кое-что понимаешь...

Ольга подумала, что ей совершенно искренне не интересны больше никакие детали из жизни этой грязной и нахальной девчонки и что вообще непонятно, что заставило ее войти с ней в этот отвратительный кабак.

– У каждого свои причины, и полагаю, что у тебя тоже были свои!

– Да уж были, это так, но ты меня удивила, я бы тебе даже рассказала мою жизнь, если бы ты попросила. Ты меня немного выбила из колеи. Знаешь, может, и не надо быть такими либеральными...

– Ну, хорошо, тогда расскажи мне твою жизнь, если считаешь, что это тебе чем-то поможет.

– Черт, мне нравится с тобой разговаривать! Но сейчас спрошу я: ты из этих, обеспеченных особ, да? Ну, ты меня понимаешь: из тех, кто покупают шмотки на Серрано, на выходные ездят в горы и имеют двух или трех любовников?

Ольга покраснела. В нее без всяких церемоний прицельно метали дротики, и она не хотела быть никакой ханжой, совсем наоборот: она решила не ударить в грязь лицом и даже победить эту наглую барышню. Поэтому она пошла напрямую к сути, не беспокоясь о формах, которые в отношениях с этой девчонкой не имели никакой важности:

– Да, я богатая, покупаю одежду на улице Серрано и иногда езжу в горы, но у меня нет двух любовников, нету ни одного!

Неожиданно девушка взяла ее за руку, сильно сжала ее и, пристально глядя Ольге в глаза, сказала с неотразимой детской нежностью:

– Слушай, было бы здорово, если б мы стали подругами!

Ольга не отважилась отнять руку, потому что в выражении девушки не было никакого подвоха, а только искреннее и наивное желание дружбы. Как будто Ольга была первым человеком, который отнесся к ней с дружелюбием и пониманием. И в то же время эта мягкая и влажная рука, сжимающая ее руку, заставила ее содрогнуться от наслаждения, пробежавшего по всему ее телу, и она боялась пошевелиться и спугнуть ее, а с ней лишиться и этого сладостного ощущения.

Но девушка продолжала держать ее руку, и Ольга с беспокойством подумала, что, пожалуй, та приняла ее за лесбиянку и пытается заигрывать с ней. Ситуация была неясная и в новинку для Ольги: ей недоставало опыта, который подсказал бы, как себя вести. Увидев ее напряженное и растерянное выражение, девушка отпустила руку.

– Извини, что-то меня растащило на эмоции, как идиотку... Когда живешь на улице, так нужна подруга!.. Это слишком круто, знаешь? Большинство теток здесь сидят на игле, и такая жалость берет, но с ними невозможно дружить... А парни... большинство торгует наркотиками, любого, кого зацепят, обдерут до нитки. Используют тебя, врут! Если живешь на улице, невозможно завести друзей, поэтому... ну, ты понимаешь... Я думала, ты пальцы веером, не подходи, из этих, что бросят тебе пол-евро и не взглянут, но... Что ты хочешь, ты меня удивила в первую же минуту, а мне, в глубине души, недостает много... Главное – подруги... И когда ты попросила меня рассказать о моей жизни... Меня растащило, черт!

Ольга слушала в смущении. Она не совсем понимала этот взрыв эмоций, может быть, потому что язык, которым они рассказывались, был чужд ей. Но она чувствовала, что надо ответить на эти искренние признания каким-то жестом поддержки, и на сей раз она сама сжала маленькую ладонь девушки, и прежнее сладостное ощущение снова пробежало по ее телу, как слабый электрический разряд. Пытаясь распознать и удержать это новое для нее ощущение, она не заметила, что жест слишком затянулся и девушка вежливо старается освободить свою руку.

Женщины задумались; каждая отдалась своим мыслям: молодая не была уверена, что ей отвечают с равной искренностью, а Ольга опять заподозрила, что судьба дает сигнал своего присутствия через эту вульгарную, но неуловимо нежную девчонку. Она не знала, что делать, но одно было ясно: это знакомство требует продолжения.

– Где ты живешь? – спросила Ольга, делая первый пробный шаг.

– Там, у одних... В мансарде.

– То есть, дома у тебя нет.

– Нет. По правде говоря, я там временно.

Девушка, которая обрела свою прежнюю недоверчивость и настороженность, ожидала, что Ольга предложит ей какой-нибудь выход: пригласит к себе домой или что-нибудь в этом роде.

– Может быть, я смогу помочь тебе, если ты, конечно, хочешь.

– Конечно!

– Ничего не могу обещать точно. Давай увидимся завтра, и я тебе скажу, если смогу найти какое-нибудь место, где ты можешь пожить несколько дней или, пожалуй, месяц...

– Хорошо. Классно!

– Тогда до завтра.

– Здесь же?

– Да, почему бы нет? В двенадцать дня, хорошо?

– Договорились, буду здесь!

Ольга поднялась, рассчитывая в предстоящие двадцать четыре часа как следует все обдумать. Девушка ничего о ней не знала, Ольга могла выйти из бара и никогда больше ее не увидеть. Она ничего не пообещала, да и не должна была этого делать. Девушка потянулась было поцеловать ее на прощание из простой вежливости, но Ольга уклонилась, ограничившись пожатием в очередной раз маленькой пухлой руки, но прежнего ощущения не возникло.

Да, это был знак судьбы, и решение, которое ей предстояло принять, тоже составляло часть судьбы, от которой Ольга, при всех своих предубеждениях, не смогла бы освободиться.










Влажные сны Ольги







Выйдя из бара, Ольга вздохнула с облегчением, потому что пока она там сидела, другие клиенты не сводили с нее глаз, и их замечания и жесты не выглядели слишком дружескими, так что Ольга боялась, что в любой момент ее могут оскорбить. На улице она почувствовала себя увереннее, но растерянность и робость остались. Она не очень ориентировалась в этой части города, но знала, что тут ей не место, и спешила уйти. Она осмотрелась и не нашла никакой знакомой зацепки для глаза. Тогда она просто зашагала наугад, и эта нервозность заблудившегося человека резонировала с ее внутренней нервозностью. Наконец, она узнала улицы, расслабилась и сбавила шаг до ритма других прохожих.

Когда она успокоилась, то почувствовала, что настал подходящий момент, чтоб выстроить в цепочку все сегодняшние события. Она уже не спешила найти машину, потому что это заставило бы ее снова подчиниться напряженному ритму дороги и упустить нить своих мыслей. Она попыталась, как видеокассету, перемотать образы сегодняшнего дня и посмотреть, как их можно смонтировать друг с другом. Первое: она приняла предложенное Титой Суарес свидание «вслепую». Оно закончилось неудачей, хотя она сама не могла в тот момент понять почему. Поляк не так уж и плохо говорил по-испански, и, захотев, они могли бы прекрасно объясниться. Тогда, значит, что-то ее спугнуло: может быть, то, что этот человек пришел на свидание убежденный в легкой победе – красивый мужчина с внешностью плейбоя соблазняет обеспеченную, но неудовлетворенную замужнюю женщину. Слишком вульгарно – и, наверное, именно это ее оттолкнуло! Но, совершив глупость и купив экстравагантное платье, которое никогда не наденет, она увидела вещи под другим углом зрения: дело было не в том, что этот плейбой считал себя неотразимым соблазнителем, – если бы он ей понравился на самом деле, то это не было бы никаким препятствием. Если быть искренней, то тот мужчина просто ей не понравился, и, возможно, все другие мужчины тоже ей не нравились! Вот тогда-то она и вспомнила об интернате... Потом случилась эта неожиданная встреча с девчонкой, оказавшейся, несмотря на свой внешний вид, привлекательной и, главное, удивительно чувствительной. Ее невинная испорченность напомнила ей ее саму в этом же возрасте и опять заставила подумать об интернате… Там, в этом интернате в Сигуэнсе, они отчаянно бедокурили в меру своих возможностей: дразнили мальчишек из соседнего, мальчишеского, интерната, курили, как паровозы, хотя и чувствовали себя потом дурно, усыпали свою речь как можно большим количеством ругательных словечек, провоцировали скандалы и потасовки специально, чтоб повыводить из себя монахинь и воспитательниц и, главное, затевали эротические игры, переходившие – всегда под предлогом показа того, «что сделала бы я с этим мальчишкой из ихнего интерната» – в ласки и поцелуи в пособнической темноте спальни, кончавшиеся бесчисленными оргазмами, в которых никто не признавался. То, что она считала подростковой шалостью, теперь не выходило у нее из головы, потому что оказалось, что с тех пор она никогда не испытывала такого удовлетворения – ни с Тони, ни с каким другим мужчиной. И так, в смятении чувств, вызванных неожиданным для нее самой отказом поляку, она подошла к тому, что бессознательно противилась принять. Она вспомнила пухлую и влажную ладошку и стала воображать, что могла бы почувствовать, если б в ее руках оказалось все тело девушки, щедрое и отзывчивое, и содрогнулась – не только от удовольствия, но и от ужаса. Признать, что она, возможно, лесбиянка и только сейчас осознала это!

С такой кашей в голове она дошла до бульвара Кастельяна. Было не очень поздно, и меньше всего на свете ей хотелось предстать сейчас дома и объяснять мужу, что женщина, на которой он женат, на самом деле лесбиянка и покорена толстенькой молоденькой хиппи, так что он уже лишний в ее жизни. Пожалуй, разумнее с кем-нибудь проконсультироваться, с каким-нибудь профессионалом, который привык к таким проблемам, с психиатром или, возможно, даже медиком, потому что ведь это может оказаться просто болезнью, порожденной стрессом, или каким-нибудь временным гормональным нарушением, присущим ее возрасту, да и вообще чем угодно, о чем она даже представления не имеет. Но знакомые ей медики лечили всю семью, даже дети докторов, лечивших ее родителей, теперь были докторами ее собственной семьи – как в среде военных, когда сын старого офицера продолжает его карьеру. Искать какого-то нового врача ей казалось чересчур. Обсудить с кем-то из подруг не представлялось возможным: все они жуткие сплетницы, и не пройдет и пяти минут, как они разошлют по «мобильнику» сообщения пол-Мадриду: Ольга Серрано – лесбиянка! «Нет иного выхода, как справиться с этим самой, – почти вслух произнесла она, чтоб придать этой мысли больше твердости, – и, главное, я должна убедиться, что это не какая-то временная болезнь, гормональный сбой. Для менопаузы еще рановато, но иногда бывает! Прежде всего – не терять спокойствия, и потом посмотрим... Но что сказать девочке? И если не пойти завтра? Чего я не должна делать, – это брать на себя какую-либо ответственность. Только этого мне не хватало! Если буду продолжать, то лучше не пускать ее в мою личную жизнь, пусть лучше не знает, кто я. Нужно быть очень осторожной. Может, она мелкая мошенница, для которой важны несколько евро, а остальное – до лампочки. Неизвестно еще, может, она и других баб брала в такой же оборот! На ангелочка точно не походит, знает, что такое жизнь! Не думаю, что эту девочку чем-то в сексе удивишь и особенно лесбиянками!» Бессознательно Ольга приводила довод за доводом, зачеркивая возможные добродетели этого создания, и чем чернее были доводы, тем больше возбуждалась Ольга. Было ясно, что ей удобнее видеть в девочке настоящую пропащую душу, профессионалку, привыкшую наживаться на гомосексуальности женщин, чем бедное простодушное существо, открытое злым ветрам мира сего, – потому что этот второй вариант делал Ольге больно.










Грозовые тучи над семейством Мартинесов







Тони нервно взглянул на часы. Он пролистал уже все журналы по автомобилизму, а время, казалось, стояло на месте. Сосед, наверное, почувствовал себя неловко в случайной роли сплетника, потому что покинул его, сказав, что должен закончить упражнения и переодеться. Машинально переворачивая страницы, Тони без конца повторял про себя один и тот же вопрос: хватит ли у Ольги духу объяснить ему, что она делала в Мадриде, вместо того чтобы быть у родителей в Лас-Росас. Он никогда не подозревал ее в неверности, по крайней мере, она не казалась ему женщиной, жаждущей секса – во всяком случае, с ним: он даже не помнил, когда в последний раз они занимались любовью. Не то чтобы он был очень страстным или каждый день нуждался бы в женщине, но у него возникло ощущение, что ее постоянные отговорки имели какую-то связь с этим ее сегодняшним свиданием в Мадриде. Почему вдруг сейчас, впервые за столько лет, ему подумалось что-то такое? Почему он впервые заподозрил, что Ольга его обманывает? Пожалуй, из-за тона соседа! Походило, будто вместо того, чтобы сказать, что он видел Ольгу на Серрано с подозрительной на вид подругой, он предупредил его о возможной неверности. Ольга много тусовалась в разных компаниях, но, насколько он знал, никогда они не разбивались по парам мужчина-женщина, готовые отправиться в гостиницу или домой к одному из них. Хуже всего было то, что он вполне допускал, что Ольга способна на это – и не столько из удовольствия, сколько по своей несознательности и безответственности. Она была как плохо воспитанная девочка, которая боялась только родителей, поскольку в реальности именно они содержали ее семью, а, кроме того, от них зависело ее наследство. Обманывать родителей, заключенных в маленькой «крепости» в Лас-Росас, было относительно легко, поскольку они почти не имели контактов с ее окружением, поэтому она могла быть уверена, что не вызовет их раздражения своим беспорядочным и даже порочным образом жизни.

Кроме того, он прекрасно знал, что Ольга слишком горда и независима, чтобы считать нужным что-то ему объяснять по поводу своих знакомств и дружб, а также личных расходов. Надо было признать, что их с женой связывает лишь соглашение, почти коммерческий договор, по которому они обязывались поддерживать внешние формы, довести до конца воспитание трех своих детей и избегать ссор перед лицом Ольгиных родителей. В обмен не только он сам тоже пользовался свободой, но и их отношения иногда приобретали определенное миролюбие и гармонию, неизбежно сменявшиеся периодами раздора, ссор и даже агрессивности. Пожалуй, Ольга вошла в агрессивную фазу, и лучше оставить ее в покое.

Он тяжело поднялся, потому что, действительно, чувствовал жжение в желудке, усилившееся после только что выпитого пива. К счастью, стало чуть прохладнее, и он надел пиджак, не боясь начать потеть. Ему пришло в голову пойти в видеоклуб и взять на прокат какой-нибудь новый фильм. Во всяком случае, это был хороший предлог, чтоб еще потянуть время.

Он вошел в клуб и остановился перед двумя большими плакатами, рекламирующими новинки для DVD, который он уже приобрел. Он выбрал один диск с фильмом, в котором, как ему показалось, было много действия, и другой с мультфильмами: он уже видел их с детьми в кино, но посмотрел бы еще раз. Все это он проделал с медлительной тщательностью, перечитывая аннотации снова и снова, пока наконец не счел, что уже можно возвращаться. Ольга скорее всего уже дома, и дети должны ужинать. Взятый на прокат фильм поможет занять их до момента укладывания в кровать.

Открыв входную дверь, Тони задержался в прихожей, надеясь услышать Ольгин голос, но услышал только крики мальчишек, ссорившихся, по своему обычаю, из-за какого-то пустяка. Также слышался утомленный глухой голос Менчу, которая призывала их угомониться и наивно грозилась рассказать об их шалостях родителям, когда те вернутся домой. Тони замялся, готовый сбежать обратно в кафе, потому что у него сжимался желудок от одной только мысли, что придется призвать к порядку этих трех братьев, чья постоянная взаимная агрессивность была уже выше его понимания. Надежда была только на новые фильмы.

Вооружившись храбростью и терпением, он переступил порог. Желудок продолжало жечь, и требовалось срочно что-нибудь выпить, чтоб успокоить изжогу.

– Папочка, папочка! – тут же закричал младший, – Чема меня побил!

– Чема, ради бога! Почему ты бьешь своего брата? – начал Тони без всякой убежденности, кладя новые диски на огромный телевизор.

– Я его не бил, я только сделал вот так! – и Чема не слишком сильно ударил брата по голове. – Это только щелчок, а этот головастик такой жалобщик!

– Хватит, хватит, оставь брата в покое, и не бей его никаким способом! Договорились?

– Фу, что за гнусный тип!.. А что ты нам принес? Новые мультики?

Тони надеялся, что фильм их заинтересует и на время избавит его от их невыносимых воплей и потасовок, но он ошибся.

– А! Мы их уже видели! Дурацкие мультики!

– Ну-ка, ну-ка, дай мне посмотреть, – всунулся младший, резко схватив коробку от фильма.

– Ну-ка, отдай, ты, лилипут! Не видишь, что я смотрю?!

– Папа, Чема опять меня бьет!

– Послушайте, оставьте вашего отца в покое, он достаточно устал на работе! – упрекнула их почти шепотом служанка, страдая больше за Тони, чем от собственной боли, едва позволяющей ей держаться на ногах.

– Готов ужин, Менчу? Дети должны пойти спать как можно раньше!

– Нет, я жду сеньору, но если хотите, я что-нибудь им быстренько приготовлю, чтоб они шли в свою комнату и оставили вас в покое.

– Да, приготовь им что-нибудь, и пусть отправляются в постель. Но вначале, будь добра, принеси мне мои таблетки от изжоги.

– Сейчас, сейчас. Вы плохо себя чувствуете? В этой стране люди живут очень суетливо, поэтому с ними происходят эти вещи. В моей стране...

– Да, Менчу, известно, что происходит в твоей стране и как вам там живется... Давай, принеси мне таблетки.

– Сейчас, несу...

Менчу пожалела, что не может ему рассказать, о том, как люди воспринимают вещи в ее стране, потому что их отношение к миру казалось ей более здоровым и рассказ мог бы помочь хозяину. Но она замолчала и подчинилась.

Через час появилась Ольга. Она вошла так осторожно, что никто не слышал, и предстала в большом салоне, еще не сняв пальто. К тому времени Тони удалось установить какой-никакой порядок, позволив детям смотреть фильм, который он купил для себя. При этом они вяло откусывали от гамбургеров, приготовленных Менчу по его указанию.

– Почему дети ужинают как попало, и только гамбургерами? – воскликнула Ольга, входя в роль матери, озабоченной соблюдением правил и здоровых привычек в семье. – Менчу, дорогая, почему вы не подождали меня, чтоб поужинать всем вместе как подобает, как я тебе говорила тысячу раз?

Служанка прибежала в салон, вытирая руки о передник и задыхаясь.

– Потому что сеньор сказал мне, чтобы...

– Ольга, пожалуйста, оставь Менчу в покое, – вмешался Тони. Он не ожидал, что Ольга придет так на взводе, и теперь не решался сразу атаковать ее, как готовился.

– Менчу, ты не должна слушать сеньора. Дети должны есть как подобает, а не как цыгане, усевшись на пол. Зачем нам тогда столовая?

Мальчики, загипнотизированные одной из самых жестоких сцен фильма, не обращали внимания на разговор в повышенных тонах между родителями и несчастной служанкой. На экране наемник выходил живым и невредимым из гигантского огненного шара слившихся воедино выстрелов и ракет, и след его терялся в клубах дыма.

– Ольга, не надо выставлять меня перед Менчу! Если бы ты была здесь, ты могла бы сделать так, как считаешь нужным...

– А ты зачем тогда нужен в доме? Или ты не отец? Не знаешь, что дети должны ужинать по-человечески, а не на полу, смотря какой-то дебильный фильм? – ее внимание тоже привлекла жестокая финальная сцена бегства героя из огненного ада, сопровождаемая музыкальным апофеозом вперемешку с грохотом взрывов.

Тони снова почувствовал кислоту в желудке и знал, что если спор продлится, ему станет еще хуже. Он был зол, потому что Ольга умудрилась поменять все местами и теперь не она должна была объяснять свое поведение, а он извиняться за какую-то вину, которой он даже не видел. Однако он подумал о своем желудке и заставил себя успокоиться.

– Ладно, ладно, мир! У меня нет желания спорить, я устал и у меня изжога. Делай, что считаешь нужным и оставь меня в покое!

Ольга не почувствовала никакой жалости к этому несчастному человеку, униженному изжогой. Выговорить по поводу детей она собиралась не ему, а служанке, но, коль он подвернулся под руку, тут продемонстрировала ему свою новую стратегию: брать инициативу на себя и устанавливать контроль над ситуацией. Поэтому она его и не ценила – потому что он ничем не мог угодить ей. Если он отступал, она презирала его за трусость, если бунтовал – за деспотизм и самоуверенность. В любом случае, если б он принял бой, все бы кончилось гораздо хуже, потому что сегодня она готова была идти до самых крайних последствий. При данном же раскладе она освободилась от необходимости давать объяснения своему позднему приходу: Тони не решится снова ее провоцировать. Это был не первый раз, когда она быстро побеждала его и унижала, стоило ему чуть-чуть проявить характер, и, пожалуй, именно поэтому их брак не имел будущего. Как можно испытывать какое-нибудь чувство к такому трусливому и слабому мужчине, как этот? Но, с другой стороны, деспота она тоже не смогла бы полюбить. Выхода не было, и лучше не думать об этом!

– Завтра ты должен послать Хуана, чтоб он забрал мою машину со штрафной стоянки, у меня есть дела, – это было последнее ее слово перед тем, как уйти на кухню, чтоб продолжить там наставлять служанку.

«Да, сеньора! Как скажете, сеньора! Этого больше не повторится, сеньора!» – и уже через пять минут все споры стихли, потому что Ольга осталась без противников.







Семейная сцена







Ольга закончила давать Менчу точные инструкции, чтоб завтра не повторилось такого же беспорядка и чтоб дети ужинали вместе с ними в столовой. Она указала ей, что конкретно приготовить. Еще приказала отнести в химчистку свой белый костюм и обратить там их внимание на маленькое пятно на отвороте пиджака, которое она неизвестно когда успела посадить. Потом она удостоверилась, что мальчики уже в кроватях, телевизор выключен, никто не играет под одеялом в видеоигру, и разрешила им перед сном почитать, но только самый младший, Кико, заинтересовался. Когда она принесла книжку, он попросил, чтоб она почитала вслух.

– Только этого мне не хватало, солнышко. Мама устала и хочет лечь, и ты уже сам умеешь читать! Хочешь, чтоб тебе почитала Менчу? – мальчик кивнул и угнездился в кровати, подоткнув одеяло и приготовившись слушать историю, которую выбрал. Ольга позвала служанку, которая только что составила тарелки, из которых ужинали, в посудомоечную машину. Менчу присела рядом с кроватью и начала читать с легкими запинками: «Жила-была принцесса с очень плохим характером... и очень гордая...»

– Эта мне не нравится! – прервал мальчик. – Хочу про белого коня, который летает.

Служанка, перебрав несколько раз в полутьме кучу книжек с картонными обложками, не нашла никакой сказки о летающем коне и решила, что Кико ее придумал. Усталая и не желая больше напрасно искать, она решила сама сочинить на ходу какую-нибудь историю, чтоб только малыш скорее уснул:

– Жил-был однажды, – начала она, подражая началу всех детских историй, какими она сама их слышала, – белый конек, очень маленький, и жил он в деревне с домиками, в которых была только одна комната, а крышу покрывали большие ветки пальмы. Эти пальмы росли возле большой реки со спокойной и синей водой... – она запнулась и не смогла продолжать, но, к счастью, мальчик уже спал. Уголком фартука она вытерла неожиданно покатившуюся слезу, осторожно укрыла плечи ребенка, поправила одеяло и, продолжая вытирать щеки, чтоб и следа не осталось от непрошенной слезы, вернулась на кухню убрать оставшуюся посуду, подмести и вымыть пол, а потом уединиться в своей комнате и тогда уже дать волю слезам, представляя себе те домики в одну комнату с крышей из листьев золотой пальмы под горячим синим небом, как в ее деревне в Сальвадоре.

Тони ждал первой возможности, чтобы выяснить отношения с Ольгой. Надев пижаму, он удобно устроился в большой семейной кровати, ясно давая понять, что не намерен засыпать. Он опять перелистывал журналы по автомобилизму, которые купил сегодня. Ольгу, впервые в жизни, страшила мысль лечь в одну кровать с мужем, и не потому что ей мешало или было противно его присутствие, а потому что она начала понимать, что этот мужчина был ей никем: она не воспринимала его даже как отца своих детей, как будто бы мальчики сами зародились в ее внутренностях, без его участия. Как мог считаться хозяином этих детей человек, который не обращал на них никакого внимания? Не достаточно ли с него наслаждаться за ее счет в постели, чтоб еще отнимать у нее ее собственность? Ее дети были ее детьми и ничьими больше! Она медленнее обычного накладывала на лицо вечернюю маску, долго расчесывала свои холеные волосы, сделала даже на коврике несколько расслабляющих упражнений в надежде, что Тони надоест просматривать журналы и он решит спать. Но потом она поняла, что он именно ждет ее, потому что это не было его обычным поведением.

«Хорошо, посмотрим, что ему надо», – подумала она, сдавшись и укладываясь в кровать, при этом она выключила свет на своей тумбочке и удобно устроила голову на подушке, давая понять, что хочет заснуть, не заводя никаких «спальных» бесед.

Тони хотел что-то сказать, сделал движение, чтоб отложить журнал, но вдруг ему стало жалко нарушить это внезапно воцарившееся спокойствие. Любое замечание могло бы вылиться в раздраженный спор, которого он, несомненно, предпочел бы избегнуть. Кроме того, что мог бы он поставить ей в укор? «Тебя видели с хорошо одетым мужчиной». И что? Не в первый раз. И потом: не все ли равно, что она там делала на улице, если сейчас она дома, лежит в собственной кровати, спокойная и расслабившаяся? Стоит ли делать из мухи слона?

А, может, вообще кардинально сменить тактику? Она не слишком горяча в постели, да и он не герой. Может, вся проблема именно в этом: он не умеет пробудить ее скрытую сексуальность. Донжуанские ухватки ему совершенно чужды. У себя дома он никогда не видел, чтоб его родители обменялись какой-нибудь лаской: это были старые, суровые и скупые на нежности кастильцы, и он унаследовал их характер, вероятно, мало привлекательный для женщин. Убежденный, что если Ольга изменила ему, то это случилось по его собственной вине, он отложил журналы, выключил свет и постарался осторожно и как можно деликатнее приблизиться к ней, ища трепетной, чуть ли не дрожащей рукой ее голое тело под пижамой.

Ольга не вздрогнула, но напряглась. Рука казалась ей ледяной и давила на бедро. Она не была ни влажной, ни возбуждающей, а холодной и угрожающей, будто бы после бедра могла так же лечь на шею и задушить. Это была сильная, мужская, опасная рука. Ольга стала поворачиваться, медленно, но с твердым решением сбросить с себя эту руку, потому что Тони начал пугать ее как некто чужой, кто в любой момент может оказаться врагом. Ее настораживало его неожиданное поведение. Как можно захотеть ее после неприятных упреков и последовавшей перепалки? Она думала, что он будет сердит, по крайней мере, до завтра. Откуда вдруг это внезапное желание? Ольга немного боялась его реакции, которая могла оказаться агрессивной, но все-таки начинать сейчас ласки было выше ее сил, и она без церемоний отстранила его руку, пробормотав, как бы в полусне, в подушку:

– Оставь меня, Тони, я хочу спать! До завтра. Давай, спи тоже!

«Обманывает меня, су... – подумал он с уверенностью, но ужаснулся слову, которое чуть не применил к ней, ведь она была все-таки матерью его сыновей. – Обманывает меня, а я веду себя, как... – унижать себя напрашивающимся «рогоносец» ему тоже не хотелось, – как идиот! Почему я позволяю, чтобы она меня отталкивала? Разве я не ее муж? Разве у меня нет права? Чертовщина, это не может так продолжаться!»

Он был намерен разбудить ее и прояснить ситуацию, будь что будет, даже с риском, что она закатит одну из этих своих истерик, которые, как он прекрасно знал в глубине души, были чистым театром.

– Ольга, не спи, нам надо поговорить!

Она не двинулась, но открыла глаза, как будто можно было что-то видеть в темноте. Ее пробрал озноб, что редко с ней случалось. Повелительный тон, каким позвал ее Тони, предвещал неприятный разговор, и этого меньше всего ей хотелось после ужасного сегодняшнего дня, включавшего и увезенную полицией машину. Она попыталась скрыть свою тревогу и сказала примирительно:

– Завтра поговорим, дай мне поспать...

– Нет, мы должны поговорить сегодня! Что с тобой происходит? Почему всегда, когда я хочу быть ласковым, ты обращаешься со мной таким образом? Что с тобой? Когда мы в последний раз занимались любовью? У гондонов уже вышел срок годности! Или ты забыла, что я твой муж и у тебя есть обязанности?

Это последнее неудачное замечание взорвало Ольгу, потому что у нее не было никаких обязанностей ни перед кем, а меньше всего – перед этим человеком, который был для нее «ноль с палочкой».

– Обязанности? О каких это обязанностях ты тут бредишь? – резко развернулась она к нему.

– Об обязанностях, которые имеют все жены перед своими мужьями! По крайней мере, это тебе говорили, когда мы женились! Или ты не помнишь?

Ольгина наигранная сонливость сменилась жестокой и искореженной гримасой. Она села на кровати, подперла сзади спину подушкой и, исполненная гнева, ответила:

– Так какие же это, интересно, обязанности? Думаешь, ты в твоей долбаной деревне с твоими долбаными земляками? Знаешь, какой год на дворе? Смотри-ка ты: каждый раз, когда у него встает, я должна быть к услугам, чтоб было, в кого кончить! Прими холодный душ и оставь меня в покое!

– Замолчи, не будь вульгарной!

– Ах, бедный мальчик, я забыла, что тебе все еще неудобно говорить о сексе!

– Тогда что я тут делаю в этом доме? И кто такая ты, чтоб мы ложились в одну постель?

– Смотри, дружок: если ты сам этого не знаешь, то не жди, что я тебе скажу!

У Тони не было настроения продолжать обмен ядовитыми репликами, ни к чему не ведущими, и он решил идти прямо к сути:

– Хорошо, Ольга, будем говорить открыто: может быть, все дело в том, что ты приходишь с улицы уже удовлетворенная?

У Ольги вспыхнуло лицо, ей захотелось влепить Тони пощечину, но его тон был слишком серьезным, и чувствовалось, что это не оскорбление ради оскорбления, а – обвинение.

– Что ты хочешь этим сказать, что я «прихожу с улицы удовлетворенная»? Что я проститутка и ложусь со всеми встречными мужиками? Это? Это, да?

– Возможно! – ответил Тони, изо всех сил стараясь не потерять своего первоначального апломба перед необузданным бешенством жены.

– Из чего ты это заключил? Что я не позволяю тебе трахать меня каждую ночь?

– Говорю тебе, не будь вульгарной! Неужели мы не способны разговаривать без этих... грубостей! Мы ведь разговариваем, как два человека... И говори тише: не обязательно, чтоб все знали о наших личных делах.

Но Ольга не слушала этих призывов. Она была возмущена, потому что у Тони не могло быть никаких доказательств ее неверности: ведь в большинстве случаев дело сводилось лишь к эротическим играм, не доходившим до конца. Поэтому она смело продолжила:

– Да, но ты скажешь мне, наконец, на чем основываются твои идиотские обвинения?

– Сегодня тебя видели в Мадриде с... двумя типами и подружкой, похожей на проститутку! Не думаю, что вы собрались, чтоб поиграть в домино!

Ольга не знала, как реагировать. Было глупо начать оправдываться и закончить тем, что рассказать ему, почему он может быть спокоен насчет ее, не заслуженной им, верности. Внезапно на нее напал необъяснимый приступ истерического смеха, и она поняла, что лучше поскорее завершить всю эту сцену и четко обозначить, какими будут их отношения в дальнейшем.

– Что тебя так насмешило?

– Меня насмешил ты, твоя глупая физиономия, твоя дурацкая пижама, твое деревенское ханжество. Извини, не могу удержаться, мне смешно!

– Ольга, ты выходишь за рамки, у меня ведь тоже есть какие-то чувства!

– Выхожу за рамки? Хорошо! Я тебе объясню все как есть и надеюсь, что с этого момента ты будешь точно следовать моим инструкциям. Первое: у тебя нет чувств; единственное, что у тебя есть, – это желудок, потому что из-за желудка ты женился на мне. Я обманула тебя тогда с таблетками, потому что мне захотелось иметь сына – только сына, а не мужчину, который усложнит мне жизнь. Но мой отец нам обоим все испортил: заставил тебя жениться на мне. Да уж, выгодный брак, нечего сказать! Хорошая работа, хорошая зарплата, дом, автомобиль всем на зависть и хорошенькая обстановочка! Второе: дети могут быть от любого. С чего ты взял, что они твои, а? Следуя твоим словам, я переспала с пол-Мадридом. Пусть будет так! Может быть, отец и не ты. Так что живи спокойно и пользуйся своим желудком, пока еще остается, что проглотить. Третье: продолжим жить вместе, потому что раз уж мы столько прожили... и зная моего отца... не хочу сердить его, но как только его не станет, я продам акции и – до свиданья, ищи себе средства сам! И четвертое: с моей стороны никаких возражений, если ты будешь действовать, как любой нормальный мужик, и найдешь себе подружку, которая тебя приголубит, а меня оставь в покое! Все понятно?

Тони захотелось ударить ее, начать душить, но в глубине души он был подавлен страхом, не физическим страхом, конечно, а неопределимым, темным, сочащимся из какого-то неизвестного источника внутри него. Перед ним было чудовище, не женщина, а существо, способное на что угодно, даже убить его спящего. Может быть, она потеряла голову и это лишь спонтанная реакция, которая завершится обычным для женщин истерическим рыданием? Но ее глаза, прямо уставившиеся в его глаза и извергавшие огонь, напугали его, и, чувствуя невыносимую боль, стеснившую ему грудь и сжавшую виски, он не знал, что ответить.

– Ничего мне не скажешь? Ни одного слова?

– Ты сошла с ума, сошла с ума! – отважился пробормотать он в растерянности. Ольга встала с кровати, подошла к туалетному столику и зажгла сигарету. Она смотрела на Тони, как смотрит охотник, расслабившись после того, как поверг опасного зверя, которого преследовал годами и не решался выстрелить. Сейчас зверь был здесь, у ног, трепещущий, умирающий и непонимающий. Настал момент вонзить кинжал и ждать, когда вытечет вся кровь до последней капли.

– Думаю, что все понятно, и будем вести себя хорошо! Ты ищешь себе любовницу и организуешь это, как хочешь; можешь снять ей квартиру. Но домой будешь приходить спокойным, без нервов и оставлять меня в покое. Будем спать вместе, пока не поменяем эту кровать на две индивидуальные, но ты на своем месте, а я – на своем, – Ольга глубоко затянулась сигаретой и не позаботилась о своем виде: рубашка сползла с одной груди. – Моим родителям мы ничего не скажем. Будем ходить к ним, как обычно. Они ни о чем и не догадаются! Ты знаешь, что у него рак, и ему осталось два или три года. Когда его не станет, мы спокойно разведемся, и все!

Тони решился подняться, сел на край кровати, пытаясь справиться с растерянностью и тоской, которые породило в нем перенесенное унижение. Ольга ходила из одного угла спальни в другой. Наконец, он собрался с духом, чтобы ответить:

– Это то, чего ты хочешь?

– Да, это то, что я хочу!

– И я? Могу высказать мое мнение? – приступил Тони, восстанавливая глубокое дыхание и свое достоинство.

– Мне безразлично твое мнение! Примешь или не примешь – твое дело!

– Ольга, как ты можешь быть..?

Он не договорил: Ольга резко прервала его.

– Как я могу быть… какой? Злой? Бездушной? Смотри: ты мне сломал всю мою жизнь, потому что тебе не хватило смелости сопротивляться моему отцу, к тому же, то, что он тебе предложил, было совсем неплохо, а? И не лезь ко мне с историями про секс, потому что если заговорим о сексе – то придется только лить слезы. Вот так обстоят дела, и если ты такой дурак, что хочешь потерять все, – то знаешь, где дверь! Ступай из этого дома! Но ты останешься, естественно, ты останешься, потому что у тебя кишка тонка!

– Ладно, ладно, достаточно, замолчи же ты, наконец, Ольга! – закричал Тони, пытаясь помешать тому, чтоб она и дальше унижала его. – Я не такой сумасшедший, как ты! Я люблю моих детей и не собираюсь их травмировать по твоей вине! Что, хочешь, чтоб я завел себе любовницу? Что же, заведу! Хочешь, чтоб мы притворялись, пока... пока не умрет твой отец? Что ж, давай притворяться! В конце концов, мы всегда это делали! И что – хочешь потом развода? Ну, так я очень рад, потому что, знаешь, я тоже сыт тобою по горло! Ты не женщина, ты... ты...

– Ну, давай, давай, скажи же, наконец, выдай! Много лет, как хочешь высказаться! – Ольга подсознательно ждала, что он скажет «лесбиянка», это положило бы конец ее сомнениям и даже успокоило бы ее.

– Эх, какая разница! Мне до лампочки, кто ты там есть! И последняя вещь: что будет с бизнесом? Что будет с моей работой?

– А, наконец-то проглянул большой желудок! О «бизнесе» поговорим в другой момент и в другом месте, не в спальне. Не беспокойся, кое-что тебе перепадет, спи спокойно, потому что дети все-таки твои, как это ни прискорбно!

Все произошло так быстро, что оба, несмотря на свое бешенство, испытывали облегчение. Ольга заранее предвидела, как поведет себя Тони, и теперь чувствовала, как у нее словно выросли крылья и она вот-вот полетит. В свою очередь, Тони тоже ощущал необъяснимое успокоение: на самом деле, мало что изменилось по сравнению с тем, что было до сих пор, зато теперь он, по крайней мере, яснее представлял себе свое будущее и мог начать планировать свою жизнь без Ольги, что тоже показалось ему неплохо. Что касается секса, он никогда не осмеливался изменять своей жене, несмотря на поистине болезненные ситуации, которые ему пришлось пережить, так что теперь снова почувствовал себя свободным и даже мог для начала позаигрывать с секретаршей.

Ольга заметила, что Тони начал приходить в себя, даже, кажется, расслабился и на его губах появилась затаенная улыбка удовлетворения. Это означало, что он согласился с новым положением вещей.

– В общем, будем вести себя цивилизованно! Все такое, какое есть: этот брак был разрушен уже раньше и не поддается восстановлению. Выполняй долг в отношении детей и живи своей жизнью. И я буду делать то же самое. Не хочу, чтоб ты мне давал объяснения по поводу того, что делаешь вне этого дома, и не хочу, чтоб ты просил их у меня, понимаешь? Хочу жить моей собственной жизнью, а ты не волнуйся: мать у твоих детей будет. Значит, ты согласен? – спросила настойчиво Ольга, как судья, который спрашивает у обвиняемого, признает тот свою вину или нет.

– А разве ты мне оставляешь другой выбор? – ответил Тони, возвращая своему тону некоторую твердость. Он хотел подчеркнуть, что ответственность за этот разрыв ложится на Ольгу и что их дети никогда не смогут упрекать в этом его. Нельзя сказать, чтоб в продолжение их жесткого спора он ни разу не подумал о сыновьях. Но в глубине души он был уверен, что им все равно, единственное, чего он боялся, что, вырастя под крылышком Ольгиной семьи, они отвергнут его и, в конце концов, забудут.

– Нет! – коротко ответила Ольга, стараясь избежать того, чтобы зверь, которому она наступила ботинком на горло, дергался. Она докурила сигарету, тщательно пригасила ее в пепельнице, скинула пижаму, церемонно улеглась на кровать, раскинула ноги и снисходительным, чуть ли не материнским тоном сказала ему:

– Давай, сними стресс, если хочешь. Чтоб не думал, что я храню на тебя зло!









+